Мы не привыкли говорить о смерти, тем более — о смерти малышей. Но каждый день сотни женщин в нашей стране сталкиваются с этой разрывающей сердце утратой еще на этапе беременности. Вчера они ждали появления в своей семье девочки или мальчика, а сегодня — им нужно заново учиться дышать, улыбаться, заботиться о своей семье, работать, общаться. Они молчат, пытаясь заглушить свою боль, одиночество.
15 октября — День памяти жертв выкидышей и детской смертности. И сегодня я хочу рассказать вам свою историю. Мамы, чьи дети стали ангелами, знайте, вы не одни. Мы имеем право горевать. И мы навсегда остаемся мамами этих малышей.
***
Кабинет узи. Обычная районная поликлиника Москвы. Узи в первом триместре.
«К сожалению, мне нечем вас порадовать. Сердцебиение не прослушивается. По сроку уже 8 недель должно быть, а по развитию — 6 недель. Сегодня суббота, приходите в понедельник без очереди, сделай повторно. Если сердцебиение не появится, отправим на чистку», — говорит врач.
В голове и звон, и тишина одновременно. Я встаю, вытираю с живота гель, одеваюсь. Дальше идет какой-то бессмысленный диалог о том, к какому врачу мне нужно подойти и как попасть к нему без очереди, если на 2 недели вперед записи нет.
Как можно прожить выходные до понедельника, зная, что у твоего долгожданного ребенка не прослушивалось сердцебиение? Какая чистка? Что это такое? Зачем? Мой ребенок умер? А если он умер, то почему ждать до понедельника? Он начнет во мне гнить, и я сама умру? Мне нельзя умирать, у меня дети…
Все было как в тумане. Я плакала в машине, проехала на красный свет (хорошо, что другие участники движения со мной не пересеклись). Старших детей я срочно отправила на дачу, к бабушке. А сама собрала вещи для больницы, и вместе с мужем отправилась на узи уже в платную клинику.
Врач делает сканирование и я слышу, как бьется сердце моего ребенка. Узистка подтверждает: «Сердцебиение есть, но слабее чем надо. Нужно смотреть в динамике, приходите через недельку».
А почему утром на другом узи не показало сердцебиение? Аппарат другой, хуже? А сколько раз они так ошиблись, сказав родителям, что у их ребенка нет сердцебиения? Мой малыш жив, у него стучит сердечко! Он со мной! У меня будет долгожданный третий ребенок!
«Подождите, тут еще что-то, — прерывает мои мысли узист. — Еще одно плодовое тело? Надо смотреть в динамике. Если их двое, то смотреть надо только в динамике, тут нет нормального развития».
У меня двое? У нас двое? Еще двое? Снова слезы. Муж в шоке. Он сам из двойни, и у него будет двойня. Все хорошо. Снова радость. Сердце стучит. Наш малыш, или двое малышей долго шли к нам. Два с половиной года. Первые двое детей пришли к нам быстро, а третий… или третий и четвертый долго шли, ведь их двое. Радость!
Когда я радуюсь, то на весь мир. Я делюсь счастьем. Поделилась и с коллегами на работе. И все радовались вместе со мной, искренне.
Неделю я летала. Детям тоже сказали. Для меня странно, когда детям не говорят, ведь мое поведение изменилось: я начала спать днем и раньше ложиться вечером, а по утрам мне нехорошо. Дети — такие же члены семьи, как и взрослые, они должны знать, что происходит.
Сын Саша (ему 6 лет) сразу обрадовался, потом до слез расстроился, что теперь придется все лего с пола убирать, чтобы братик или сестренка не съели детальки. Лиза (ей 8 лет) несколько дней не говорила на тему братика или сестренки, а потом начала уточнять что и как. К тому времени мы уже прочитали книги «9 месяцев в ожидании брата или сестры» и «Саша и малыш». В первой все просто и понятно, а во второй — правдоподобно, как раз про разные эмоции старших детей.
Мы 2 года ждали ребенка. Надеялись, удивлялись, проверялись. И каждый месяц ожидания — 1 полоска на тесте. Потом решили, что ребенок сам знает, когда придти. Мы наконец продали все детские вещи, коляски. Приготовились ждать еще несколько лет. И буквально после последних отданных ползунков в на переработку и реюз — 2 полоски.
Помню, у меня тогда начиналось занятие по английскому языку в Skyeng, и я положила тест около компьютера, чтобы просто убедиться, что увижу одну полоску. Сижу, болтаю с преподавателем, и мой взгляд падает на полоску.. Но уже на две… Две??? Перепроверила. Так что вторым человеком после меня, кто узнал о моей третьей беременности, оказалась моя преподавательница Алекса.
Я позвонила мужу, он заехал в аптеку и купил еще пару тестов. Две, снова две! У нас ребенок! Пишу и вспоминаю, сколько счастья было. И флешбек — вот почему меня неожиданно укачивало в сапсане в Питер в начале месяца, почему я сплю уже несколько дней. Это не погода и не старость, это беременность!
Через неделю после того узи, о котором я рассказывала, мы вновь пошли на консультацию в ту же платную клинику.
Нет сердцебиения…
Тишина. Везде тишина.
И снова бессмысленные разговоры. Говорят, что нужно на чистку. Что это такое, я смогу после нее иметь еще детей? Тут же идем к платному гинекологу. Нас принимает заведующая отделением. Она оказалась еще и психологом по образованию. И сейчас кажется то, что я попала к правильному врачу, которая нашла нужные слова поддержки, очень сильно мне помогло. Она рассказала мне, что так бывает. Оказывается, каждая четвертая беременность заканчивается на раннем сроке. А после этого женщины еще рожают. Она пояснила, что в западном мире чистка на моем сроке не делается. Организм сам выведет все, с месячными. Но и после чистки еще рожают.
«Дети будут. Да, сейчас мои слова мало помогут, помогут потом. Сейчас только могу сказать „сочувствую“», — напутствовала меня врач.
Через неделю нас ждал отпуск, длинная поездка с длительным перелетом. Мы полгода ее планировали. Меня ждало воссоединение с сестрами. А мне нужно направление на чистку.
Мы с мужем поехали в районную поликлинику за направлением. Никто из нас не плакал. Мы долго не могли найти машину каршеринг, хотя карта была у нас в руках. Через час обнаружили, что у меня нет сумочки. Наверное, забыли в клинике. Со всеми документами.
В районной врач молча дала мне направление. Молча. Молчание.
Нам нужно было подождать еще несколько дней, и если мой организм сам не выведет малыша — мне предстояло лечь на чистку.
Я очень много плакала дома. Близкие говорили что-то вроде «еще родишь», «ну и хорошо, что так, а то урод бы родился», «есть и посерьезнее беды»…
В основном это говорили люди старшего поколения. Их не учили сочувствовать, проявлять эмпатию. Их учили прятать свои переживания, и соприкоснуться с чужим горем для них — поднять из глубин души свое.
Самая лучшая поддержка была от мужа. Он взял на себя весь быт, дал мне горевать сколько нужно. Он организовал отправку детей бабушке, когда я поняла, что не могу больше. Он слушал меня до глубокой ночи, вытирал слезы.
Он сходил в роддом за гистологией. Ему даже выдали одноразовый халат, бахилы и шапочку. Все это он надевал на роды нашего сына.
В этой гистологии я не нашла ответ на то, сколько же детей у меня умерло, один или два. Конечно же, в ней не было ни слова про пол ребенка.
Из роддома я выходила одна. Да, читку делают в роддоме (ужасное слово «чистка»). «Мини-операция» — такое обозначение я видела в различных статьях в интернете. Спасибо, что с замершими беременностями дают отдельную палату, даже отдельное крыло. Не там, где лежат с сохранением.
После этой мини-операции на следующий день я не могла найти свою куртку. Я точно помнила, что убирала ее в шкаф в клинике, но шкаф был закрыт. Я попросила гардеробщицу его открыть, но она что-то ела и утверждала, что ключей у нее нет, она первый день работает, а мне стоит идти туда, где я оставила ребенка.
А может его можно было забрать? Я села на лавочку и закрыла руками лицо, не зная, что делать. Самым человечным оказалась женщина-охранник — она вспомнила, что я положила куртку в другой шкаф, и он был открыт. Она спокойно отдала мне одежду и сочувственно посмотрела на меня.
Меня очень сильно поддержали коллеги. Люди в МИФе… я в восторге от них. Мы работаем на удаленке, но я получила столько поддержки через сотни километров! Сочувствовали, предлагали помощь. Говорили, что я в любой момент могу позвонить или написать, были готовы выслушать. Они не молчали.
Я чувствовала, как во мне была жизнь. Как там, внизу живота, что-то происходит. Как будто органы внутри двигаются, освобождая пространство для моего, нашего малыша. Во мне билось еще одно сердечко. Или два.
Сейчас я тоже плачу. Но это слезы не от горя, а от той любви, которая есть у меня к ребенку, от той поддержки, которую мне оказали. От слов, которые мне говорили.
Было ощущение, что все больше не имеет смысла. Мои живые любимые дети были рядом, но в тот момент они больше бесили, злили. Меня бесили другие беременные. А ведь мне уже в транспорте место уступали. И в аквапарке, когда поехали с детьми, тоже уступали лучшие места в термах. А прошло немного времени — и я больше не беременна. Я больше не мама троих.
Нет. Я мама троих. Может мама четверых. Я навсегда мама.
Теперь у меня есть такая вышивка. Это мой третий.
Прошло полгода как сердце моего ребенка остановилось. Его достали, забрали у меня. Или ее. Или их.
Я приняла, что никогда не узнаю, сколько же деток у меня. Знаю, что сейчас есть два старших, живых, заботливых. Они сильно выросли за это лето. Я снова с ними могу дурачиться.
Сразу после операции мы поехали всей семьей на месяц в горы, в другую страну, очень далекую. Там было безумно красиво. Там были мои сестры. Но у меня тогда еще было состояние шока. Я отключилась совсем. Я видела красоту, и даже думала «как же хорошо» — после каждого поворота на серпантие в горах, при виде китов, парящих орлов. Но как будто это «хорошо» было неполным.
Я рада, что поездка состоялась. Это дало мне силы поднять со дна души мое горе. Дало физически восстановиться телу: дышать морским и горным воздухом. Быть среди семьи.
Там я читала книгу «Посмотри на него». Плакала, радовалась, что у меня не больше 22 недель, потому что это ад в России с таким сроком рожать. Плакала и жалела, что меньше 22 недель, ведь я не подержала в руках своего сына, или дочку, или обоих. Не посмотрела на ребенка.
Я приехала в Россию к летнему корпоративу МИФа. Была на подъеме. Казалось, я снова живу. И коллеги снова окружили меня заботой. Я плакала со всеми по очереди, на улице, в укромных местечках здания. С каждым, кто был готов меня поддержать в эту минуту, лично. Я почти ничего не помню с того дня. Только тепло коллег, объятия.
Тогда я поняла, что мне нужно время. Что я еще не готова двигаться дальше, что надо что-то делать. Мне было больно. Так я узнала про фонд «Свет в руках» и пошла на следующий день к ним в группу поддержки.
Я плакала, когда другие рассказывали свою историю, но во время рассказа своей истории я была словно замороженная. Там мне сказали важные слова: «Тебе будет больно. У тебя произошло горе. Оно ужасное. Оно порой всепоглощающее. Будет больно еще не один день, не месяц. У кого-то год, у кого-то два».
И все лето было по-разному. Два дня нормально, потом я снова скатываюсь, ничего не могу делать. Плачу. Плачу по любому поводу. Не могу это контролировать. Плачу даже на рабочей встрече. Могу только сказать «без меня дальше», выключаю камеру, звук и реву. Дети заглядывают в комнату, а у меня слезы ручьями. Так выходило мое горе.
В голове постоянно были голоса окружающих: «Крепись, у тебя дети есть, живые, ты им нужна, у тебя муж, еще родишь». И только в группе поддержки я почувствовала, что не схожу с ума. Никто не говорил мне «бывает страшнее». Там первое и главное, что до меня донесли — «Будет больно, у тебя случилось горе, мне очень жаль, я сочувствую тебе».
Впервые я заплакала в группе поддержки только спустя 5 месяцев, в конце лета. Но именно тогда я стала чувствовать себя лучше. Я даже помню тот момент, когда я начала чувствовать и видеть краски вокруг.
Впервые птицы так красиво поют! Впервые потанцевала и подурачилась с детьми. Я реально наслаждалась жизнью целых 5 минут с ними рядом. Я увидела красивейшие сережки у стюардессы в самолете. Я сделала ей комплимент и была рада, когда она заулыбалась. Я правда увидела, какой красивый зеленый цвет у травы.
Я потом еще плакала. Я и сейчас, когда писала этот текст, плакала. Но это какие-то другие слезы уже.
До этого были слезы боли, слезы ужасной злости на врача, на тех, кто говорил неправильные (на мой взгляд) слова, на детей, потому что они что-то от меня хотят. Это были слезы от чувства вины, что, может, я могла что-то сделать. Надо было раньше идти к врачу. Не кататься на самокате. Медленнее ходить.
Теперь это слезы любви, слезы благодарности, что ребенок со мной был, хоть и так мало. Слезы за жизнь. Слезы, что у меня есть двое живых и любящих детей. Что я их люблю. Что у меня есть любимый муж, который как-то сам пережил это. Он сам мне ничего не говорил, но его мокрые глаза я видела, я слышала его голос по телефону. Я благодарна ему, что он слушал меня и был рядом.
Теперь это слезы за правильные слова поддержки, коллег, руководителей. Я была удивлена чуткости коллег-мужчин.
Прошло полгода, и сейчас я дышу полной грудью. Я мечтаю. Снова мечтаю. У меня появились новые планы путешествий. Планы на работе и в карьере. Планы на еще одного ребенка. Я дышу, я наслаждаюсь жизнью снова.
Что мне помогло
- Мини-сериалы: Dead to me и After Life.
- Правильные слова поддержки, не обесценивающие мое горе.
- Фонд «Свет в руках», их готовые брошюры для мамы, для мужей, для бабушек. Я эти брошюры посылала всем вокруг меня как инструкцию.
- Группы поддержки, где поддерживали и рассказывали, что будет дальше, про стадии горя, и то, что это правда горе.
- Слушать свое тело и свои чувства. Не идти никуда, ничего не далать, взять отпуск, отдать детей бабушке. Минимум терпеть.
- Дать право себе горевать.
- Понять, что дети какое-то время справятся без мамы. Что можно попросить помощи у бабушки, мужи.
- Просить помощи, говорить (например, в рамках флешмоба для тех, кто потерял ребенка. Посмотрите это видео и текст).
- На время снять максимум ответственности и часть дел с себя: родительский комитет, быт, дети, сложную работу.
- Уехать на природу. Даже работать на природе было намного ресурснее, чем из дома.
- Когда врачи после таких новостей хотя бы предложат взять такси, посидеть какое-то время, позвонить мужу. В состоянии шока об этом невозможно подумать. Надо чтобы кто-то провел тебя за руку, хотя бы физически. Посмотрите тут, чем может помочь каждый.
Помните, вы не одни. Обнимаю.
Обложка поста: unsplash.com.
